Дикие побеги

Люди за болотом

В целом же пострадали многие наши родственники. Раскулачен мой дед Коньков Артемий Ермолаевич и дядя Михаил Артемьевич. Они сообща имели кожевенный завод и магазин. Дед выехал в г.Омск и приобрел дом для жилья. Вскоре им пристально стали интересоваться органы, и он вынужден был выехать в Томскую область. Дом его был конфискован. Коньков Ананий Артемьевич занимался заготовками скота и кожсырья. Коньков Иван Артемьевич был кожевенником. В 1928 году их хозяйство было раскулачено, обложено индивидуальным налогом. Все они постоянные жители с. Такмык. В 1928 году братья Коньковы – Иван, Ананий и Михаил были арестованы и заключены под стражу. Им предъявлено обвинение соответственно по ст. 38-8, 58-10 и 107 УК.

«Выписка из протокола допроса от 15 марта 1928 года. г. Тара, уполномоченный экономического отдела Тарского окружного отдела Тольский.

Коньков Михаил Артемьевич – 34 года, окончил сельское училище, лишенный избирательных прав как кулак-эксплуататор, до революции жил на нетрудовые доходы. Женат, жена – Васса Георгиевна, племянница крупного купца-промышленника Дудикова, имеет 4-х детей: Анфею – 6 лет, Зинаиду – 4 лет, Ангелину 2 лет и Ростислава – восьми месяцев. На его иждивении находится отец Артемий Ермолаевич – 72 лет и мать 60 лет. Имеет 5 лошадей, 3 коровы, два амбара, новый сруб для кожзавода. Обвиняется в систематической агитации контрреволюционного характера с целью свержения Советской власти, в дезорганизации сырьевого рынка путем скупки и перепродажи кожсырья по ценам, выше установленных на 40-50%. Агитация крестьянских масс против, как он утверждает, жульнической власти. Открыто поддерживал Троцкого. Был членом партии кадетов и совместно с Дудиковым руководил ею. Утверждал, что скоро будет война и надо запасаться продуктами и закупать товары. Отступал совместно с белогвардейцами и т.д. Привлекается по ст. 58-8, 58-10 и 107 УК».

На основании постановления прокурора 19 января 1928 года взят под стражу. По делу проходили свидетели: Мелехин Михаил Андреевич, Лисин Павел Сергеевич, Мясникова Евгения Петровна. Все показания против Конькова М.А. были сфабрикованы следователем и не отвечали действительности. Особенно извращал правду Капустин Степан Михайлович, родной брат председателя Такмыкского сельского Совета. Он признавал, что состоит в дальнем родстве с Коньковыми и знает, что еще при царе его отец, Коньков Артемий Ермолаевич, был выслан в Сибирь за кражу церковных ценностей. Конечно, сказать можно все, но вот как мог совершить такой поступок верующий человек? Все потомки деда тоже верили в Бога и были достойным примером для многих прихожан. Следствие было окончено 15 марта 1928 года.

Аналогичные материалы были представлены и по его братьям – Ивану Артемьевичу и Ананию Артемьевичу. Их обвиняли в антигосударственной и антинародной деятельности: систематической контрреволюционной агитации населения против Советской власти; дезорганизации сырьего рынка путем закупки скота и кожсырья по завышенным ценам; ограблении и убийстве двух красногвардейцев (что же они могли грабить у этих солдат?); поддержки линии Троцкого (они политикой не занимались, и, наверное, не знали Троцкого); принадлежности к партии кадетов. Эти обвинения приводили «преступников» к высшей мере наказания – расстрелу. Однако, как потом выяснилось, ничего этого не было, и, тем не менее, находились «свидетели». Материалы по обвинению были направлены в краевую прокуратуру Сибири на утверждение. Представленные документы поручено было рассмотреть старшему уполномоченному Сибири Петровскому, который не согласился с данным заключением в столь тяжких преступлениях граждан. Была обнаружена подтасовка фактов и необоснованность выводов. Принято постановление о прекращении дел по перечисленным статьям. На основании проведенных дополнительных расследований высшая мера была заменена ссылкой на Урал на три года. В Тарской тюрьме они отсидели по семь месяцев, остались живы (архив ФСБ).

Однако их семьи, опасаясь преследований, разъехались кто куда. Спустя девять лет (1937 г.) Иван Артемьевич, работая в Омске заместителем председателя одной артели, был арестован. Ему предъявили обвинение все по той же страшной 58-1 статье. После непродолжительного расследования был расстрелян. Реабилитирован Коньков Т.А постановлением президиума Такмыкского сельского Совета в 1930 году за эксплуатацию батраков был лишен избирательных прав, хозяйство признано кулацким, его решено обложить в индивидуальном порядке. В протоколе заседания президиума Большереченского райисполкома от 13-18 марта 1930 года указано: «Подлежит расселению в пределах Большереченского района по 2-й категории. Состав семьи 10 человек» (ГАОО, ф.1554, оп.4, д.19).

С того времени и начались наши страдания. Очень сильно переживал отец. Конфискация имущества и преследование хозяина-собственника ввергли его в глубокую депрессию, он потерял покой. Подавленное состояние, душевное угнетение. Все окружающее стало безразличным. Не хотелось жить. Начал пить водку. Иногда он сутками находился в запое. Тяжкое удушье не раз подступало к сердцу. Он заболел. Бессонные ночи, душевная боль и страх за детей, за родных, за свое хозяйство, добытое невероятным трудом, слишком тяжелая ноша. Так продолжалось не один день, и все-таки голос разума восторжествовал. Постепенно отец стал приходил в себя. Надо было что-то делать. Стремление к жизни, ответственность за судьбу своих близких, неотложные дела пробуждали к решительным действиям. Какая же сила спасала его в те дни, двигала и помогла выстоять? Это была вера в будущее, надежда, что власти осознают чудовищность своей политики и переменят свое отношение, вера в крестьянские массы, которые могут воспрепятствовать этому произволу, обязанность перед семьей и Богом.

К тому времени у Конькова Т.А. было хорошо налажено производство добротных валенок, выделывания кож, овчин и как никогда зрел богатейший урожай зерна. Будучи законопослушным гражданином, по требованию активистов свои предприятия он передает властям, собранную пшеницу с полей сдает государству безвозмездно, а по индивидуальному обложению выплачивает крупную денежную сумму. Не ожидая репрессий, получив документ – справку с места жительства – он тайно выехал из села в неизвестном направлении. В доме остались семья, все описанное имущество и во дворе хозяйство (лошади, коровы, сельхозмашины, инвентарь и т.д.). даже лошадь, которую он взял для поездки, через некоторое время вернул назад. Не хотел, чтобы о нем говорили, что он похитил ее у общества. Прошло некоторое время, и нам под большим секретом сообщили, что отец жив и здоров, находится в г.Тобольске. Во избежание неприятностей он так и не вернулся в свои родные такмыкские края и прожил на Крайнем Севере, в Тюменской области 23 года. Умер в Ханты-Мансийском национальном округе, в с. Реполово – на чужбине.

Не пощадил режим и молодых граждан. После раскулачивания отца в 1930 году старший сын Виктор Тимофеевич выехал в г.Омск. ему тогда был 21 год. Без жилья и всяких средств к существованию он долго искал выход из положения, пришлось, конечно, нелегко. К тому времени у него была уже семья. Выполняя всякие работы, ему удалось накопить небольшую сумму денег и купить разваленную постройку, без земельного участка. Это была заброшенная баня с маленькими окнами, низким потолком, узкой входной дверью, через которую можно было влезть только боком. Баня располагалась на территории владельца усадьбы по ул. 6-я Северная. Материала и денег для ремонта и перестройки этой избушки не было, поэтому новый хозяин, сделав самое необходимое, разместил в ней жену и малолетнего ребенка. Однако достраивать, как он рассчитывал, не пришлось. Виктор тогда работал на агрегатном заводе мастером. Как производственник к обязанностям относился серьезно и ответственно, был честным и порядочным человеком. Но в 1938 году , в июле, был арестован, ему предъявлено обвинение по ст. 58 за то, что он, якобы, имел когда-то наемную рабочую силу (архив ФСБ) . Виктор действительно работал в пимокатной мастерской отца и выполнял любые работы, которые от него требовались, наравне с наемными рабочими. Он ел, пил и спал вместе с ними, без каких-либо исключений для себя. Разница только в том, что рабочие получали зарплату, а он – ничего. И сам был такой же наемник. Ничего у него не было. Мастерская принадлежала его отцу. Однако приговор был суровый – смертная казнь. Расстрелян в г.Омске как враг народа 16 августа 1938 года.

Прошли годы. По ходатайству родственников материалы обвинения рассматривались вновь. Было принято совсем противоположное решение, о чем свидетельствует справка областного суда. «Дело по обвинению Конькова Виктора Тимофеевича, 1909 года рождения, пересмотрено Президиумом Омского областного суда 12 октября 1959 года. Постановление тройки УНКВД по Омской области от 13 сентября 1938 года в отношении Конькова Виктора Тимофеевича, осужденного по ст.58-10 УК РСФСР, отменено с прекращением делопроизводства из-за отсутствия в его действиях состава преступления. Коньков Виктор Тимофеевич по установленному делу считается реабилитированным. Председатель Омского областного суда В.В.Пронников. 09.09.1994 г. №4-284/59.» Вот так все просто. Вначале законопослушного гражданина, честного и порядочного работника и человека обвинили во всех смертных грехах, лишили жизни, а теперь решили, что это недоразумение. Однако человека-то нет. Виновных тоже, наверное, не будет. Их просто не выявляют

Осиротевшей семье пришлось долгие годы прозябать в нищете. Малолетний Геннадий – сын «кулака» и «врага народа» - оказался почти беспризорным. Мать не смогла дать ему все необходимое для нормальной жизни, а помощи не было. Жилищные условия плохие: в бане-избе сыро, холодно, полумрак, как в подвале, теснота. Чтобы заработать побольше денег, мать подолгу находилась на производстве, и малыш один оставался дома. Чтобы выжить в этих условиях, он самостоятельно искал выход из создавшегося положения. Искал поддержки и помощи на улице, в среде своих сверстников. Некогда ему было учиться. Впоследствии он стал хорошим литейщиком, примерным рабочим, отцом и дедом. Совместно с супругой вырастили и воспитали двоих сыновей, заработал пенсию, помогает своим детям растить и воспитывать семерых внуков – продолжателей рода Коньковых.

1930 год. Несмотря на принимаемые меры по раскулачиванию и коллективизации, по-прежнему преобладало единоличное хозяйство. Необходимо было развивать колхозное производство, а как, и за счет каких средств? Самый простой и подходящий вариант власти видели в экспроприации средств производства кулацких хозяйств. Взять все безвозмездно и передать в колхозы. Как думали авторы данного проекта, это укрепит колхозное производство и поднимет его авторитет, придут добровольно люди в колхоз, и начнется новая жизнь. Однако вышло совсем не так. Опустели поля, заросли кустарником; сократились пашня и производство зерна; начались массовая гибель скота, развал отлаженного производства. Произошла огромная потеря материальных ценностей. Все это привело к обнищанию народа. Существующая многоукладная экономика позволяла развиваться всем формам собственности и обеспечивать увеличение производства сельскохозяйственной продукции.

Владея своим хозяйством, Коньков Т.А. не мечтал о свержении Советской власти, о порабощении наемных рабочих. В его интересах было удержать их на производстве. Поэтому создавались условия труда, необходимые для работы. Все были довольны. Рабочие пимокатной мастерской отзывались о хозяине доброжелательно. Со слов очевидцев, худого про него никто и ничего не говорил. Когда встал вопрос о ликвидации частной собственности, он охотно предлагал свои услуги в качестве народного управляющего за жалованье. Однако власти решили по-своему. Не учли они и того, что на предприятии вырабатывался нужный товар. Население Большереченского и других районов по доступным ценам снабжалось качественными валенками, кожей, овчинами. Продавалось зерно и другая сельскохозяйственная продукция. В один миг под видом коллективизации все было закрыто и разрушено , ничего не осталось от бывших предприятий. Как говорят, сравняли с землей. А взамен - ничего. С тех пор не катают в Большереченском районе валенок, не выделывают кожи и овчины. Политическая акция по ликвидации кулачества и коллективизации крестьянских хозяйств проводилась на таком уровне, что привели вначале к спаду, а затем полному развалу сельскохозяйственного производства. От этого пострадало все крестьянское население. Так, у кулаков отобрали имущество и большую его часть привели в негодность, а остальному сельскому населению предложили каторжную жизнь в колхозах. Это «крепостное право» в социалистическом варианте. Это была не власть для народа, а враги народа, сброд жестоких людей, дорвавшихся до власти, которые творили, не зная что. Их пламенный лозунг: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». И разрушали, стараясь отличиться друг перед другом, не останавливаясь ни перед чем. Нужна была только карьера. Некоторые добивались в этом успеха, а другие, благодаря своей жестокости, удерживались на своем посту, но недолго. Ведь многим хотелось поруководить, покомандовать. Одних убирали, сажали, расстреливали, приходили на смену другие, еще более свирепые, которых совсем не интересовали последствия (не они начинали). И продолжалось то же самое. Для обвинения достаточно было мелкой обиды, ссоры, зависти, желания заменить начальника в кресле. Амбиции, ненависть, а не производственные нужды и общественная необходимость были основой коварства доносчиков. В итоге – потеря материальных ценностей, резкое сокращение производства сельскохозяйственной продукции, голод, эпидемия тифа, массовая гибель населения, истребление нации. Однако партией и советским правительством провозглашались горячие лозунги, что жизнь стала лучше и богаче. Все, что делает Советская власть – это совершается волей народа: рабочих и трудового крестьянства. Все чаще слышались эти отвратительные слова: «к стенке», «в могилевскую губернию», «Вера Михайловна», что означало высшую меру наказания и прочее. И в печати, и в речах все чаще, все явственнее, все страшнее угрозы и призывы к террору. Протрубила труба, пробил барабан, и начали поголовное преследование.

Как же сложилась судьба остальных членов семьи Коньковых? Отец уехал, а мать и шестеро детей остались. Проживали они в отдельном доме. Однако вскоре его предложили освободить. Пришлось переселиться в землянку, которая располагалась тут же в ограде. Во двор, где размещались хозяйственные постройки, нагнали конфискованный скот, который не кормили и не поили. Во дворе стоял рев и постоянная борьба между животными. Скот ходил прямо по крыше землянки. В любое время крыша могла обрушиться и придавить всех жильцов. Не было покоя ни днем, ни ночью. Страх за жизнь не покидал ни на минуту. Так продолжалось несколько дней, пока власти не начали эвакуацию всех неблагонадежных кулацких элементов в места не столь отдаленные. Стала собираться и А.А.Конькова. (моя мать). Под выселение попадали еще и три брата: Алексей (в возрасте 15 лет), Леонид (11 лет), Сергей (6 лет). Разрешили запрячь одну лошадь, взять только самое необходимое и выехать. Куда погнали – никто об этом не знал. Конвой был очень строгий, ведь он охранял так называемых «врагов народа».

Расстояние, которое пришлось преодолеть этим людям от Такмыка до конечного пункта маршрута – Зимний Кулай (Васюганские болота) – около 300 км. Какие это километры – не позавидуешь. Если до Петровки (Тарский район) были тогда какие-то дороги, можно было ориентироваться на местности и продвигаться, изредка попадались населенные пункты, где можно было запастись продуктами, справиться о дороге, а дальше (после Петровки) еще 70 км. Чтобы представить себе эту дорогу, я решил пройти по тем местам. Там и теперь сложный и опасный путь. Местные жители д.Петровки никак не хотели, чтобы я шел туда. Хозяин, где я остановился на ночлег, сказал мне: «Идти одному запрещаю!» Однако, я настроен был решительно, и через некоторое время он согласился быть моим проводником. С ним вдвоем мы и отправились до Зимнего Кулая.

Места необжитые, на пути следования – ни одной души, только кое-где попадаются охотничьи шалаши, да нехитрые, хорошо замаскированные навесы – и все. Тайга завалена валежником, сплошь буреломы, бездорожье, бесконечные малые речки, их здесь называют ручьями. В низких местах образуются разливы, глубина которых достигает метра и более, заросшие камышом, кочками, дно илистое, вязкое, непроходимое. На пути кроме всего прочего безграничное моховое болото, покрытое частыми трясинами. Это самое трудное и опасное место. Пройти его можно только в узком перешейке, около трех километров. В других местах оно непроходимо, и путь намного длиннее. Однако и на этом «надежном» месте встречались в болоте ямы, засасывающие трясины, водоемы. Теперь, конечно, обозначились дороги (глубокие колеи и широкая просека), по которым зимой из урмана вывозят лес, а летом туда иногда пробираются на танкетках В тридцатые годы ничего этого не было, путь был еще сложней. Несмотря ни на что, люди стремились преодолеть все преграды. Они были первопроходцами. Тайга, а там сплошные завалы, глубокий снег. Однако надо было двигаться, другого не дано. Люди, загруженные различными пожитками, шли. Это давало им маленькую надежду на спасение. Трудно себе представить, как все это было. Ведь некоторым семьям из южных волостей Омской губернии до этой самой Петровки уже пришлось преодолеть несколько сот километров, а тут еще такое бездорожье. Давно закончились запасы продовольствия, фуража, да и с финансами негусто. Измученные, голодные, с поклажей на себе, с ослабевшими от бесконечной дороги лошадьми, шли этапом в несколько тысяч человек в ссылку по бездорожью. Это были умные и находчивые люди. Они выходили из трудного положения. Может, и были жертвы, но об этом нет сведений. Этап преодолевал сложные километры пути, двигался и двигался вперед, навстречу своей гибели. Судьба давно поделила их на живых и мертвых. Так, под конвоем охранников, вооруженных до зубов (винтовки, сабли, нагайки, пудовые кулаки), по глубокому снегу пробирались на север губернии мужчины, женщины, старики и дети. Конца этой дороги не было видно. Кругом вековой лес, бездорожье, холод, не хватало пищи, фуража, одежды. Всех, прибывших на постоянное место жительства, распределили по группам и отправили на разные участки – будущие хутора.

Каждый населенный пункт имел название волости, откуда выехали переселенцы. Так, например, Омский – из Омской волости, Саргатский - из Саргатской и т.д. Всего было создано 21 поселение. Связи между ними не было, да это и не предусматривалось. Прибывшие «новоселы» начинали устраиваться. Вначале делали навесы от ветра, сараи, а потом стали сооружать землянки и рубить бараки. Строительных материалов не было, поэтому использовали природные. Например, крыши покрывали щитами из бересты; вместо металлических гвоздей изготавливали деревянные. Спали на общих нарах. Теснота, грязь, кругом нечистоты, больных не изолировали, что способствовало распространению заболеваний. Медицинское обслуживание практически отсутствовало. На все поселение был один фельдшер, который занимался поборами с населения и вымогательством в виде платы за медикаменты. В некоторых хуторах были оборудованы бани «по-черному», мыться там было непросто, да и не всегда возможно. Жизнь была тяжелая. Холод и голод были постоянными спутниками изгнанников. Выехать или тайно выйти из поселения в первое время было невозможно. Все дороги круглосуточно охранялись, да и местность была незнакомая. Для охраны поселения была организована комендатура, в штат которой входило около 20 человек. В их распоряжении было 50 лошадей. Круглосуточные конские разъезды патрулировали возможные для прохода участки. Задача была одна – не пропустить ни одной живой души. Они пытались жестокостью карателей навести страх на поселенцев. В случае побега – вылавливали, избивали нагайками и угрожали расстрелом. Однако люди, несмотря ни на что, рискуя всем, выходили из болот. Складывали в котомки последний скарб, и тайно покидали жилище.

Среди многих убегающих был и Алексей Коньков. Парень он крепкий, находчивый. Ему удалось преодолеть все трудности, превратности судьбы, и он благополучно добрался до родной деревни Такмык. Поселился у родной сестры – Елизаветы Тимофеевны Капустиной, мужем которой был председатель Такмыкского сельского совета В.М.Капустин. Жил Алексей тайно, на улице не показывался. Однако, как ни скрывался, все равно его обнаружили и отправили снова в ссылку с очередной партией раскулаченных. Кроме выселения в Зимний Кулай, летом этого же года проводилось переселение крестьян в Васюганские болота, но уже со стороны Томской области. Репрессированных людей, невзирая на возраст, состояние здоровья грузили на баржи и увозили по маршруту Иртыш-Обь и т.д. При отправке по реке никто не задумывался о продуктах питания, об инвентаре и орудиях производства для создания необходимых условий на новом месте. Важно было загрузить преступные элементы и отправить подальше. На одну из таких баржей посадили и Алексея. Не было у него ни денег на хлеб, ни одежды, а ехать на палубе баржи предполагалось несколько суток, и, конечно, он был обречен на верную гибель. Спас его от голодной смерти Тиунов Николай Прохорович – напитан буксира «Красноармеец». Н.П.Тиунов был мужем родной сестры Алексея – Антониды Тимофеевны. Под большим секретом зять снабжал своего шурина продуктами через людей и оказывал всяческую поддержку. Так и доехал он до места назначения. Не прижился Алексей и на новом безлюдном месте, сбежал, несмотря ни на что, и оказался в Ленинск-Кузнецком Кемеровской области без денег, без документов. В то время на шахту принимали рабочих, и он предложил свои услуги. Более 30 лет отработал он шахтером, много раз был представлен к поощрениям, стал ударником коммунистического труда, ветеранов труда, благополучно вышел на заслуженный отдых.

Вернемся к Кулаю. Обездоленные переселенцы старались жить в мире и по возможности поддерживать друг друга, помогать. Беда свалилась на их голову большая, но сообща с ней бороться легче. Однако были и продажные люди, которые не прочь погреться у чужого костра. Они служили и нашим, и вашим. Поистине, как сказано в народе: «Дождемся поры – и мы из норы, а не в пору, так и мы опять в нору». Это были завербованные агенты охраны – «стукачи», как их называли на местном жаргоне. Они старались «стучать» в охрану о побеге. В результате чего через некоторое время после побега людей, избитых нагайками, измученных, под конвоем возвращали обратно. Таким человеком был в бараке, где жила моя мать, ее земляк Шатов. Он зорко следил за каждым, не пропускал случая отличиться перед охраной. Когда он замечал, что кто-то собирается к побегу, то внешне поддерживал и даже способствовал в сборах. Но как только люди отправлялись в путь, он говорил, что опять пошли горбыли. Это означало – далеко не уйдут. Так оно и было. Мать дважды пыталась выйти из поселения, но ее всегда задерживали и после побоев возвращали обратно. Кому-то удавалось сбежать, но это были единицы. Со временем накопился опыт, и обстановка несколько изменилась. Мать уже совсем потеряла надежду на спасение, но вот подвернулся случай. Очень скрытно от всех стали собираться ее соседи – семья Шатова. Скрывая тайну готовящегося побега, иначе многие бы присоединились бы к ним и провалили операцию, мать решила, чего бы ей ни стоило, обязательно пристать к ним. Она была уверена, что их никто и никогда задерживать не будет. Ждать пришлось недолго. В один прекрасный вечер молча тронулись они в путь, а за ними следом и мать с двумя детьми – семи и одиннадцати лет. Так, шагая след в след, преодолели заставу, разъезды, прошли болото и вышли на материк. А дальше – каждый своей дорогой. Пройти такой путь было непросто: продуктов нет, обувь рванная, деньги или какие-то ценности давно кончились, населенные пункты редки, да и заходить в них опасно. Всюду шныряли конные разъезды. Однако люди шли, рискуя, все-таки заходили в населенные пункты, просили что-нибудь поесть, шли дальше. Так пешком, ослабевшие, они пробирались от деревни к деревне много суток. Матери повезло, она вернулась в свою деревню Шипицыно Большереченского района.

В Зимнем Кулае в целях проверки состояния и жизненного уровня поселенцев проводилось обследование. Была создана авторитетная комиссия в составе: М.З.Белокопыльского, Л.Ф.Иванова, И.М.Долгова, П.И.Дзенс, К.Ф.Фомина и М.И.Бухтиярова.это были представители различных ведомств, органов, включая медицинских работников. Добрались они до Зимнего Кулая за трое суток и пришли к выводу, что это очень трудный и опасный путь. Комиссия работала с 6 по 16 июля 1930 года, то есть спустя примерно четыре месяца после заселения. Было установлено крайне негативное отношение к месторасположению этого переселения. Всего было препровождено в Зимний Кулай 8891 человек от 2790 кулацких хозяйств. На момент обследования комиссией оставалось 1607 человек, 207 было отпущено. Не оказалось в наличии 7077 (архивный отдел администрации Тарского района, ф. 16, оп.2). Где эти люди, что с ними произошло? Сколько из них смогло добраться до родных мест? На эти вопросы ответа нет, и, наверное, никогда не будет. Такая статистика не велась. Это не поддается учету. Однако ясно – немало загублено человеческих душ. Однако ОГПУ пыталось брать на учет сбежавших из поселения, их выявляли, составляли списки, забирали, угоняли обратно или в другое место. Но из этого ничего хорошего не получалось. Люди снова бежали, укрывались. В результате всего этого немало осталось в болотах погибших. Вечная им память.

До сих пор вдоль дорог на Кулай охотники находят в лесах скелеты погибших людей, скрывавшихся от преследования. Почему люди, рискуя своей жизнью и жизнью близких, уходили из этих мест? Причин много, основные из них раскрываются в акте обследования комиссии, которая посетила эти места: Голодный паек. На месяц выдавалось на главу семьи 12 кг. ржи, на члена – 6 кг. Больше никаких продуктов питания не было. В Ленинграде во время блокады жители получали, наверное, больше, чем тут. Приходилось подмешивать березовую кору, травы и прочее. Земли по своей природе непригодны для выращивания культурных растений. Это бывшее болото, там всякое земледелие без удобрений – бесполезное дело. Об удобрениях в те времена не могло быть и речи. Не было инвентаря и каких-либо сельхозмашин, тягловой силы. Пало лошадей за короткое время 877 голов, что больше, чем осталось. Нет возможности применить человеческий труд с пользой для дела. В итоге – полная обреченность на голодную смерть и никакой надежды на спасение.

Власти, раскулачивая и выселяя крестьян, видимо предусматривали их изоляцию от широких масс. Этим они хотели предотвратить вредительство общественному производству, не допустить агитации трудящихся за свержение Советской сласти, а хорошо налаженное кулацкое хозяйство использовать для укрепления колхозного производства. Конечно, здесь была какая-то логика, если бы проводили эту акцию разумно, последовательно, по этапам. Надо было сберечь уже полученные материальные ценности; сохранить многоукладную экономику в сельском хозяйстве; развивать колхозное производство без насилия и не сиюминутно, как это делалось. Недопустимо и преступно было проводить огульную конфискацию имущества, массовое зачисление в категорию кулаков и тем более без всякого основания выселять в необжитые места. Вопросы решались спонтанно, без досконального изучения, предварительной оценки этих мероприятий, учета интересов самого народа, уровня материально-технической базы. Все это сопровождалось варварскими методами разрушения, безответственностью, бесхозяйственностью и без всякого сострадания и сочувствия к людям. Так начиналось великое по своим масштабам разрушение производства и разорение крестьянских масс, изгнание их из родных мест.

С болью в душе читаешь эти материалы в архивах – о событиях прошлого, о тех действиях партии и правительства, органов местной власти, о той политике, которую они проводили по отношению к крестьянству. Это можно расценить как вредительство народному хозяйству и обществу. Возможно ли было избежать этих кровавых последствий, разрушения, разорения, обнищания народа? Думаю, что да. Все было пущено на самотек, на произвол местных властей. А те творили, что хотели. Не было четкой программы по перестройке сельского хозяйства. Цель стояла одна – ликвидировать эксплуататоров и уничтожить, долой частную собственность любой ценой.

А.Т.Коньков. Отрывок из автобиографической повести "Дикие побеги".- Омск, 2000.